Он ответил не сразу.

– Слуги угнали скот по приказу отца. Мы должны были ехать следом, но не успели.

– Так эта усадьба принадлежит вам?! – я не сумела скрыть удивления.

– Да, – коротко и зло ответил Лесек.

– Почему же вы ютитесь в прихожей? – я подобрала понятное определение каминному залу. – Я видела две огромные лестницы, ведущие наверх. Да и на первом этаже хватало дверей, чтобы выбрать себе не такое большое, но более уютное и непродуваемое помещение.

– Мы не можем. Дом нас не слушается. Ни одна дверь не открывается.

– Что значит, не слушается? – я догнала мальчишку и пошла с ним рядом. Куда делись родители, спросить побоялась.

– У вас на Севере разве не так? – он поднял на меня глаза. В них плескалась боль. – Разумный дом слушается только своих хозяев. Остальные ему не указ.

– А вы? Почему он не слушается вас? Ведь вы дети хозяев? Если дом разумный, неужели он не понимает, что вы в беде?

– Еще раз говорю, он подчиняется только хозяевам, а маленькие дети не могут быть хозяевами. Должен быть кто-то старший.

– А я? Если я скажу дому, что отныне я здесь старшая, он послушается?

Мальчишка красноречиво фыркнул.

– Ты ему никто.

– Выходит, как и вы, – я обернулась на громадину, нависающую над нами.

Прекратился снег, в небе повисла луна. Даже при ее свете я не взялась бы подсчитать все этажи. Не меньше трех, если не брать в расчет чердаки, мезонины и башенки. Некоторые из них были очень высоки.

– А через окна пробраться в дом не пробовали?

– Ты не заметила? На них крепкие решетки, – его голос звучал обиженно. Словно надулся, что я принимаю их за глупцов, сидящих и ждущих, когда двери сами откроются.

– Но это же несправедливо! – в сердцах воскликнула я. – Дом обязан слушаться. Теперь вы его хозяева. Он должен заботиться о живущих в нем людях.

– Но он не слушается.

– Тогда он простое бездумное существо. Нет, даже не так. Он враг!

В это же момент раздался такой грохот, что я от страха присела и закрыла голову руками.

– Что это? – я подняла глаза на Лесека, всматривающегося в темный дом.

– Рухнула голубиная башня, – ответил мальчик и, повернувшись, пошел дальше.

– Это еще почему? – я поднялась и побежала за ним. Мне было неловко за такое явное проявление страха. – Дом совсем не выглядит старым.

– Не пройдет и года, как он развалится. Нам придется искать новое жилище. Дома умирают, если их бросают хозяева, – слова Лесека звучали так, точно он обвинял родителей в трусости и оставлении детей на произвол судьбы.

– А где ваша мама? – я не могла не спросить.

– Умерла. Давно.

– А отец?

– Сгинул.

– Но он может вернуться. Дом должен его дождаться. Зачем он хоронит хозяина раньше времени?

– Разве ты не видела, что творится на дороге? Никто не вернется. Дому все равно, мир вокруг или война. Для него главное, чтобы в нем жила живая душа, о которой нужно заботиться. А если его покинули, то и ему незачем жить. Он будет рушиться, хотим мы того или нет.

– То есть, ты хочешь сказать, что дом тоскует без хозяев и тихо умирает?

– Он умирает громко.

В доказательство слов Лесека с шумом обрушилось еще что-то.

– Ты не боишься за Ильгу? – я в беспокойстве оглянулась. – Надо было ее с собой взять. Ей, наверное, страшно.

– Она привыкла. Сначала рушится то, что для дома незначительно. Кому сейчас нужна голубиная башня? А вот когда расколется пополам парадная лестница, то это верный знак, что пора бежать. Мы с Ильгой видели такие дома – остается лишь груда камней.

Я поняла, что детям пришлось поскитаться, прежде чем они вернулись домой.

– Давно идет война?

– Три зимы.

– Прилично, – выдохнула я, понимая, как тяжко приходится беззащитным детям. – А кто тогда сажал картошку? Вы сами?

– Нет. Ее посадили слуги. Незадолго до того, как война пришла в наш край. Убрать не успели.

Я улавливала ложь в словах мальчишки, но никак не могла понять, что именно было неправдой. Я перебирала в голове цепочку событий, пытаясь нащупать несоответствие. Итак, когда война подобралась близко к усадьбе, отец потребовал угнать скот. Из дома ушли все слуги, незадолго до этого посадив картошку. Но сам хозяин с семьей не успел спастись. Дети, потеряв где-то отца, поплутали по дорогам войны и вернулись.

Картина бегства и возвращения была какой-то невнятной, но я решила не давить на мальчика. Еще будет время выяснить, с кем меня свела судьба.

– Это хорошо, что не успели убрать урожай. Нам будет что есть.

– Нам?! – Лесек недовольно оглянулся на меня.

– Конечно, нам, – твердо ответила я. – Как я могу бросить маленьких детей? Я же не бездушный дом.

– Мы не маленькие, – буркнул мальчик. – И до сих пор справлялись сами.

– Разве тебе не будет легче, если рядом окажется взрослый? Я умею шить, варить, печь. Я же вижу, что вы замотаны в тряпки, а на ногах… – я посмотрела вниз и прикусила губу. На мальчишке не было обуви. Совсем.

– И давно ты так ходишь?

– Нет. Я кинул посушиться у огня, – буркнул мальчишка и вручил мне лопату. Мы пришли.

Глава 3, где я землекоп и заботливая няня

Я не представляла, что значит копать картошку, когда хлюпающая от влаги почва едва припорошена снегом. Прощайте замшевые сапоги. Надо было померить ботинки, оставшиеся в узле. Вдруг подошли бы?

Лесек не помогал. Сидел петухом на жердочке и кутался в мою шаль. Я сама сняла ее. В работе всегда жарко. Не успокоилась, пока не накопала полное ведро. Я давно не чувствовала ног, а теперь не чувствовала от холода рук. Пришлось поковыряться в стылой земле.

Картошку мыли в поилке для скота. Там же, в соседней, помылись от грязи сами.

– Подожди, я заберу свои вещи, – оставив на тропинке ведро, но прихватив с собой лампу, я скрылась в хлеву.

Любопытство погнало меня посмотреть, что находится за второй дверью – в самом конце хлева. Там я нашла примитивную уборную. Далековато от дома, но не бегать же в кусты? Хотя я сильно подозревала, что дети именно так и делали. Вручив узел Лесеку, сама взяла ведро – оно было тяжелее. В дом кинулись бегом – оба окончательно замерзли.

Ильга уже спала. Свернулась котенком под моей шубой. Чумазая, со свалявшимися кудрями, милая и до слез жалкая. Я оглянулась на Лесека, который деловито раскладывал картошку под лестницей – чтобы обсохла и не позеленела на свету.

В который раз поразилась стойкости мальчишки. Он вырос в богатом поместье, где в доме и во дворе хлопотало множество слуг, а так много знает и умеет. Никакой работы, даже самой грязной, не боится. Оба ребенка оказались неизбалованными, стойко переносящими трудности. Эти дети невольно вызывали у меня уважение.

– Ты пока погрейся, – я подложила в камин дрова – их небольшое количество хранилось тут же, у стены, чтобы не отсырели. – А я схожу в хлев за сеном. На нем спать будет мягко и не так холодно.

Лесек кивнул. Понял, что мы втроем на одной шкуре не поместимся. Он смотрел на меня уже по-другому. Не затравленным злым волчонком, как в самом начале, но и не взглядом, преисполненным благодарности. Мальчишка познал боль предательства и не позволял себе верить, что пришедшая из ниоткуда женщина их не бросит. А раз не верил, то и старался держаться отстраненно. Не хотел привыкать.

Я несколько раз бегала в хлев, чтобы сена было достаточно.

– Не надо класть близко к огню, искра попадет, – буркнул Лесек, видя, насколько рьяно я взялась устраивать гнездо. Чтобы ничего не мешало, оттащила шкуру со спящей Ильгой в сторону и принялась сооружать ложе.

– У каминов обычно есть экран, – я обернулась, ища глазами хоть что-то, что помогло бы обезопасить нас.

– Вот этот, что ли? – спросил Лесек, вытаскивая из-под второй лестницы, также полукругом ведущей на верхние этажи, красивый металлический экран.

Тонкая работа мастера позволяла защититься от выпадающих из камина угольков, но в тоже время пропускала через ажурное плетение тепло.